Песнь о Трое. Здесь и сейчас. Центр драматургии и режиссуры Республики Башкортостан, г. Уфа

Этот проект стал этапным для Центра современной драматургии и режиссуры! Впервые мы создали целостное сценическое произведение в рамках семинара, спектакль столь необычный, что он стал событием в культурной жизни республики.
4 драматурга, 4 режиссера и 8 актеров под руководством режиссера Искандера Сакаева и драматурга Владимира Жеребцова, сотворили необычайное по силе зрелище, по столь актуальной теме в нынешнее время, теме — Война. Произведение великого Гомера в переложении современных драматургов, взгляд на прошлое через призму времени, чтобы ответить на вопросы, которые волнуют нас сегодня.

Павел Руднев о спектакле из интервью журнала «Прописка»

(ссылка на оригинал http://prpsk.ru/archives/4658)

«…Искандер объединил 4-х режиссеров, у которых видны приметы «сакаевской школы» – это было очень отрадно заметить, потому что не часто увидишь на сцене национальных театров такую телесную экспрессию, бытовой и низовой юмор, умение их подать точно, вовремя и с определенной энергией. История про войну не может не быть телесной, и здесь нет стеснения, зажатости. Драматурги пошли по пути демифологизации, забытовления и это правильно, и верно, тем более, что выбрана война, которая одинаково далеко и от башкир, и от русских. Попытка найти альтернативные психологические обоснования и заглянуть за занавес легенды – это все найдено очень точно. Вот есть летопись, есть миф, а есть его бытовое обоснование. Но, мне кажется, в этом спектакле есть и другой вираж – от снижения пафоса снова к набору высоты: в монологе Кассандры, Троянского коня. Радостно, что в 2016 году мы получаем, поддержанное всеми режиссерами и драматургами, антивоенное, антимилитаристское высказывание, а это невозможно не замечать. Оно очень важно и ценно. Через человеческие отношения мы видим, что война – это ужас, страх, потеря семьи, это чувство несвободы, это трусость. История войны – это история бесконечных человеческих предательств. В одной из сцен Ахилл убивает Гектора ценой Патрокла. Война – это череда человеческих предательств.

Начало войны звучит в спектакле «Песнь о Трое» как детская шалость. Все начинается с детской игрушки, с детской перебранки, игротеки. Интересны костюмы – война еще не началась, но перед нами герои, которые уже наряжены в хаки, и некоторые перебинтованы. Еще нет войны, но люди уже изранены, измучены. Герои знают финал, знает, чем всегда любая война заканчивается, но всё равно Кассандра никого не убеждает. Какие-то эпизоды получились не сильно глубокие, и улучшать нужно в первую очередь драматургию. Раз уж эта война от нас по времени удалена исторически, как и удалена географически, чаще всего мы слышим «проахейскую» версию событий, нежели «протроянскую». Если есть «Илиада», то, безусловно, должна быть и «Энеида». Историю не пишут только победители, ее пишут и проигравшие. Драматургам следует обратить внимание и на позицию троянцев в отношении этой войны. Наиболее текстологически интересной историей для меня показалась история Апполона и Афродиты (автор: Зухра Буракаева, режиссер: Алсу Галина). Удивительно хорошо прозвучала мысль, что боги в состоянии войны чувствуют себя беспомощными детьми. Могут ли бессмертные боги чувствовать страх смерти, потому что в случае проигрыша все окажутся в положении: кому же мы будем молиться? Сами себе? В этой истории звучит очень страшная тема с жутким рефреном: людей не жалко никому – «их снова наплодят». Совершенно жуткая политическая риторика звучит в этих словах.

Монолог Кассандры (автор: Анна Ерошина, режиссер: Дарья Жигулева) показался мне очень любопытным и сделанным актерски здорово. В нем прозвучала очень важная тема: предсказательница Кассандра чувствует свою вину. Мы смотрим на историю этой войны через чувство вины – Кассандру не так заботит, что ее не слушают, она думает, почему она не в силах остановить катастрофу. И дар пророчества, который, казалось бы, должен освобождать человека, «нагружается» на него в виде бремени-палки, которая придавливает к земле. И эта тема звучит обжигающе верно. Сцена Елены и Париса замечательна тем, что Елена становится разменной монетой в войне, и даже Парису она перестает быть интересной. Неожиданный режиссерский ход был найден в попытке увидеть в троянском цикле макбетовских ведьм в эпизоде «Одиссей едет домой» (автор: Марат Мухлисов, режиссер: Рустам Имамов). Монолог «деревяшки»-троянского коня (автор: Ангиза Ишбулдина, режиссер: Руслан Абраров), по-моему, очень здорово написан. Создается ощущение, что война идет не только на уровне людей, но и на уровне материй, стихий. Условно говоря, сама материя чувствует свою вовлеченность в военный конфликт. Сражаются люди, но сражается и металл с деревом. Если идет война, то никто не избежит этой истории. Когда читался этот монолог, то я вспоминал спектакль «Песнь о Волге» Резо Габриадзе, где война показана через монолог муравья: сколько муравьев погибло в Сталинграде, никто не считал. Очень убедительная работа, но не надо преувеличивать – здесь требуется еще много работы и, прежде всего, драматургической…»

Интервью руководителя проекта режиссера Искандера Сакаева для журнала «Прописка»

(Полная версия интервью, ссылка на оригинал текста http://prpsk.ru/archives/4102)

— Почему для лабораторной работы с драматургами и режиссерами выбрана именно «Илиада» Гомера?

— Идея была в том, что этот материал бессмертен. Сколько тысяч лет существует, сколько споров: «а был ли Гомер?», и так далее. Но, тем не менее, произведение живое и цепляет. Если не мучиться белым стихом и прочитать краткое содержание, то это просто триллер какой-то. Такая кровавая сага. Та же «Игра Престолов», только в другом антураже. Это очень интересно. Причем, с нашим временем все это очень сильно совпадает.

— То есть драматурги взяли сюжет «Илиады», и дальше его интерпретировали?

— Только маленькие кусочки, какие-то маленькие сюжетные ходы. Причем, никто не распределял сюжетов или персонажей. Была задача сделать короткую сцену на какой-то сюжет «Илиады». Им были присланы примеры, образцы, чтобы человек посмотрел, чтобы понимал, как это можно сделать. Кто-то не понял, кто-то начал иллюстрировать прочитанный материал. А важно, будучи профессионалом, проникнуться материалом, найти в нем что-то свое и сделать, притом, что ты можешь даже выдумать. Вот, сейчас у одной из участниц (драматурга Ангизы Ишбулдиной, прим.А.В.) появилась идея – монолог Троянского Коня. Феноменально! Это потрясающе!

Принципиально важная вещь – режиссеры вместе с драматургами находят живую нить, живое содержание, живой эмоциональный строй этого текста. Они его переформатируют, перекраивают, переписывают где-то. А где-то они соглашаются, и – вперед.

— А есть ли границы режиссерской интерпретации?

— Нет, здесь единственное ограничение, что мало актеров и мало текста. То есть получается меньше текста, больше действия. По возможности они могут здесь использовать элементы биомеханики, мне будет приятно, но если ты не хочешь, ты можешь этого не делать.

— А вообще границы интерпретации классики есть для вас?

— Нет, я не думаю, что какие-то границы в театре вообще имеют смысл. Все эти законы о запретах, снятии спектаклей и так далее, это… Итак отдушины нет никакой, итак все беспросветно в этом телевизоре, кино, интернете…

Границы интерпретации классики определяются пониманием тобою классики. Раньше классикой было, чтобы обязательно у Городничего был бобрик. Хочешь, не хочешь — в иллюстрациях же так художник изобразил. Причем не Гоголь художник был, а какой-то из интерпретаторов. Вот и делали ежик. Ну и обязательно ботфорты, хотя это вообще моветон. Это было так же неприлично, как ходить в спортивном костюме в каком-то присутственном месте. В них на войну ездили, на охоту. Это как одеть официальный костюм одеть с «гадами». А кто знает как классически надо? Автора нет. Гоголь очень подробно написал как он видел «Ревизора», но это же взгляды человека того времени. Самое главное, что эти взгляды невозможно выразить, потому что не очень понятно, что он имел в виду, что он туда вкладывал.

Но задача даже не в том, чтобы понять, что вкладывал автор, задача – вложить что-то свое. Потому что понять автора просто невозможно. Ушло то время. Если мы пишем здесь и сейчас это еще можно уловить. Чем талантливее автор, тем множественнее возможность интерпретации. Любая постановка, даже самая отвязная, не уничтожает пьесу на корню.

Зритель сейчас вообще как ребенок. Он не имеет четких критериев «как должно быть», он просто не знает. Люди начинают бурно реагировать, как первые зрители «Глобуса» на пьесы Шекспира. Это хорошо, такой зритель нужен и важен. Хуже, когда у зрителя есть знание как должно быть. С этой проблемой я в Нижнем Новгороде столкнулся, там зритель стабильный и театр невероятно предсказуемый. И вот в этом театре я сделал «Саломею», и тут копья начали ломаться. Другое дело, что если у человека есть четкий комплекс представлений о том, что должно быть, ему трудно от этого отойти. У меня в Минске, например, «Чайка» — довольно парадоксальный спектакль, там нет фонограммы, например, все только вживую. Там очень много фарса, очень много игры на грани фола. И я очень хорошо помню реакцию одной зрительницы — разочарование и фраза «десять лет назад я видела пластический спектакль по пьесе «Чайка», и шла с надеждой возвратить эти ощущения от пьесы». То есть она посмотрела десять лет назад спектакль, он у нее засел в голове, и она шла возродить эти ощущения от спектакля, который был поставлен в другом театре, другим режиссером, с другими актерами, в другом жанре, с другими задачами. Но как можно возродить свои ощущения десятилетней давности? Ты поменялась, мир поменялся, актеры поменялись… В этом нет ничего ужасного, у человека есть свое мнение, и Слава Богу. Хуже, когда у человека нет ни любопытства, ни желания что-то обсуждать.